Михась Скобла про Алеся Жука: К сожалению, возразить против «русификации» собственной могилы писатель уже не мог
«Если бы на последнее прощание с Алесем Жуком пришли все те писатели, которых он встречал на пороге белорусской литературы — на страницах редактируемых им еженедельника «Літаратура і мастацтва» и журналов «Нёман» и «Беларусь», — то шествие заняло бы всю длинную улицу Кулешова, где находится один из столичных Домов скорби», — пишет Михась Скобла для 83-го номера газеты «Народная воля».
18.10.2022 / 14:38
Алесь Жук
«К сожалению, творцов, пришедших сказать последнее «прощай» старшему другу, можно было пересчитать на пальцах обеих рук. И кого тут упрекнешь? Многих уже на свете нет. Союз белорусских писателей, куда до последнего дня входил Алесь Жук, в прошлом году ликвидирован властью. Отобранные у него литературные периодики давно не сплачивают вокруг себя творческие силы, полностью перейдя на лакейское обслуживание власти, которая с мракобесной напористостью уничтожает и уничтожает все белорусское.
Алесь Александрович неоднократно рассказывал, как его настойчиво зазывали в провластный Союз, где главный принцип существования, основанный его руководителем (ныне почетным) Н.Чергинцом, — «чего изволите?» Принцип, который не мог принять и не принял белорус по рождению, по душе и по языку Алесь Жук. Поэтому и не пошел под генеральское командование, остался с чистой совестью.
Семьдесят четыре года — возраст далеко не преклонный. Ускорила смерть давняя болезнь сердца. Но ведь и болезни что-то ускоряет. И как тут не вспомнить, что насильственное и незаконное смещение Алеся Жука с должности редактора «Нёмана» в 2003 году произошло тогда, когда он лежал в больнице после операции на сердце…
На новых Лесных кладбищах под Минском над свежей песочной насыпью мы с Анатолем Сидоревичем, Алесем Пашкевичем и Владимиром Яговдиком вспомнили, каким редким редактором был Алесь Жук. Дебютантам гонорар насчитывал — как живым классикам! Чтобы поддержать, побудить новичка писать дальше. И поэтому свой первый гонорар из «ЛіМа» «от Жука» — три месячные студенческие стипендии! — я буду помнить, пока живу.
Останутся в памяти и наши длительные беседы на знаменитой Лысой горе, где у Алеся Жука была дача. Как-то я заговорил о самом известном произведении писателя «Паляванне на апошняга жураўля» — щемящую повесть-реквием, и Алесь Александрович признался, что первоначальное название было «Паляванне на апошняга беларуса». Сорок лет назад написано, а «охотничий сезон на белорусов» (которых пришло время занести в Красную книгу) все никак не закончится…
Книги Алеся Жука хочется перечитывать. И того же «Жураўля…», и «Праклятую любоў», и «Паляванне на старых азёрах», и «Сок манга». Он был настоящим мастером повествования, классического, в бунинско-брилевском строгом стиле. Только у Жука оно еще со слуцким языковым и бытовым колоритом. «Красатуля», «Міш», «Упрочкі», «Жонка героя» — в этих и вторых рассказах прозаика проявился национальный характер белоруса. Недаром они отдельными изданиями выходили на болгарском, русском, словацком, украинском, чешском языках, достойно представляя белорусскую прозу за рубежом.
Как переводчик Алесь Жук подарил отечественному читателю «Майстар і Маргарыта» и «Сабачае сэрца» М. Булгакова, «Белы Бім Чорнае вуха» Г. Троепольского, «Арктур — гончы собака» Ю. Казакова, «Трэска» В. Зазубрина… Последняя — вещь малоизвестная, опубликованная только в альманахе «Братэрства» за 1992 год. А по силе воздействия ее можно сравнить разве что с самым страшным белорусским фильмом «Иди и смотри». Главный герой «Трэскі» — чекист, который присутствует при расстрелах и сам расстреливает «врагов народа» и в конце концов сходит с ума… В интернете я нашел снятую по той повести художественную ленту «Чекист», подсказал переводчику. Но Алесь Александрович сказал, что ему едва хватило душевной силы на перевод…
На всех должностях и прежде всего за своим письменным столом Алесь Жук отстаивал, утверждал и распространял белорусскую вселенную. Белорусский язык всегда был для него в приоритете. Но почему-то надпись на кресте члены семьи сделали по-русски. Это бросалось в глаза и выглядело как знак неуважения к памяти умершего. К сожалению, возразить «русификации» собственной могилы писатель уже не мог. Последний журавль отлетел в молчаливые и невозвратные теплые края…»